Оценка театрального искусства в Украине глазами украинского драматурга Павла Арье

Украинский драматург Павел Арье родился во Львове, работает в Германии, ставит свои спектакли по всей Украине, победил в конкурсе «Коронация слова 2011» и имеет огромное количество других отличий театральных фестивалей.

О современном театре в Украине и в Германии, о творческом пути и планах мы сегодня узнаем из уст самого драматурга.

Павел, в рамках форума издателей во Львове, состоялась читка твоей пьесы «Слава Героям». Чтобы зрители поняли, идет речь о воинах двух враждующих армий: УПА и советской армии. То есть националистов и коммунистов. Почему ты взял такую острую тему? Что тебя в ней заинтересовало?

– Собственно, вообще, говорят, чтобы написать хорошую пьесу, хорошее литературное произведение, надо писать о том, что тебя беспокоит. В принципе эта тема меня очень беспокоила и тревожила раньше. Потому что эта тема у нас все время возвращается. Она не уходит прочь, она возвращается, возвращается. Среди молодежи, мы часто ссоримся из-за нее. У меня был такой проект с лондонским театром «Роял-корт». Они попросили меня написать пьесу и быстренько выбрать тему, которая меня волнует. И я предложил эту тему.

– Это спонтанно произошло?

– Да-да. Мне казалось, что это будет просто написать. В действительности было трудно, потому что, я понял, что эта пьеса была хорошей и такой посыл, который я там даю. Мне надо было избавиться от каких-то своих политических симпатий. А показать людей в этих проблемах. Это было очень трудно. Мне кажется, что я достиг цели.

– А сколько времени она писалась? И, возможно, у тебя есть родственники, которые принадлежали к той или другой армии?

– Писалась пьеса приблизительно год. Я ее три раза переписывал. У меня есть свои инструменты, когда я пишу пьесы. Я пишу первый «драфт». Потом я переписываю, иногда второго достаточно. Вообще, я считаю, что третий драфт самый лучший. Ты все чистишь, выбрасываешь все лишне. Ты видишь проблемы, которые возникают драматургические, проблемы развития характеров. Третий раз я переписал и уже поставил точку, и сказал все. Я уже больше ее не беспокою, она такая какая есть. Есть ли у меня дедушка? Да, мой родной дедушка погиб во время Второй мировой войны. Он был на стороне советской армии.

– Твоя сценическая жизнь началась в 2009-том году. Это был, кажется,

фестиваль в Харькове «Курбалесия». Насколько я помню, публика увидела

пьесу «Революция, любовь, смерть и сновидение». Ты был присутствующим на

постановке? Понравилась она тебе или нет?

– Я не присутствовал там. Вообще я узнал об этой постановке с Интернета случайно. Просто как-то увидел, ну моя пьеса поставлена. Это театральный институт - Днепропетровский. Они сделали презентацию этой пьесы на фестивале.

– Возможно, какие-то отзывы друзей, которые видели эту пьесу. Ты не слышал, не читал?

– Ну, я читал какую-то критику на форуме. Она не была плохой.

– То есть зрителям понравилось?

– Нормально. Я даже читал, что они подпевали. То есть публика восприняла это представление.

– В пьесе «Революция», как по мне, когда я читал, была таким себе антуражем. Настоящая суть, как я понял, была любовь между парнем и девушкой, революционером и революционеркой. Это тебя наша «Оранжевая революция» вдохновила на создание пьесы?

– Ну да. Даже реальный персонаж, потому что там главного персонажа зовут Павел. Это не потому что я о себе писал, а у меня есть такой хороший товарищ, который со мной учился в университете в Киеве. Он с украинской фамилией, говорит на русском языке. Он такой бандюга, пацанчик. Для меня это такая была диковина, когда началась оранжевая революция, он мне написал: «Слушай, я первый раз в жизни чувствую себя украинцем. Это для меня важно и я даже пытаюсь украинским языком говорить. И знаешь, я делаю бутерброды и чай, разношу тем революционерам». И меня это так поразило. Я знал его, это такой циничный человек, конкретный. И это меня вообще просто очень сильно поразило и вдохновило что-то такое написать.

– Возможно, это друг послужил прототипом к этой пьесе?

– Да.

– Распространенное мнение, что режиссер, беря пьесу для воплощения, разрушает ее: использует для своих сценических потребностей. Что-то такое происходило с твоими пьесами? Ты видел, что отдельные фрагменты вычеркнуты? Или какие-то сцены переписаны?

– Нет, не видел. В принципе, если я позволю. Пьесу «Революция, любовь, смерть и сновидение» ее ставили раз шесть, со времени ее существования. Я ни разу не видел такого. Поэтому я не знаю, что с ней делали. Но вообще, если я сотрудничаю с режиссером, и меня спрашивают разрешение, то я, конечно, не против, чтобы текст изменялся. Но это можно делать вместе, и вообще, кажется, что это классная работа. Когда режиссер с автором может работать с текстом. Даже вот пьеса «Цвета», которая во Львове была поставлена, то в принципе там Алексей Кравчук просил меня дописать.

– Какую-то сцену?

– Монолог главной героини, женщины в черном. Я дописал этот монолог под нее, опыт ее жизни.

– То есть под конкретную актрису?

– Да. Жанна Тугай, народная артистка УССР.

– То есть, по твоему мнению, очень важно найти молодому драматургу своего режиссера? Нашел ли ты его?

– Я не нашел его.

– Но ищешь?

– Нет, не ищу. Хороший вопрос. Как это сказать, я ищу.

– То есть они сами тебя находят?

– Надеюсь, повернутся планеты, и мы найдем друг друга. Возможно, такой режиссер существует. Может, его пока что нет. Я не знаю.

– Это сложный творческий процесс?

– Да-да. Вот, кстати, то, что я берусь ставить свои пьесы в формате читок, это свидетельствует о том, что я даже для читок пока не могу найти такого режиссера во Львове, которому я хотел это доверить, или которого я хотел просить это сделать. Возможно, если человек ко мне придет, и скажет: «Я хотел бы это делать». Я дам согласие. А так идти просить кого-то делать. Я сделал бы лучше. Это субъективна такая мысль.

– Скажи, пожалуйста, недавно вышел сборник драматургических текстов «Авансцена». Как ты туда попал?

– Как я туда попал? Вообще, идеология этого сборника такова, что собираются драматурги украиноязычные, если не ошибаюсь, и все. То есть они спросили моего разрешения, печатать. Даже мою биографию они написали сами, и неправильно. Там была проблема, они написали, что я дипломант Коронации слова, а я победитель. Но это не важно.

– Кстати, ты говорил о том, что сейчас есть проблема с режиссерами. Что их нельзя найти, или их еще нет. А как с режиссерами в Германии? Ты же живешь в этой стране. Как там с этим вопросом? Взаимодействуют ли режиссеры с драматургами?

– Немецкий театр - это театр режиссера. Ну, как и у нас. Режиссер здесь Царь и Бог, в отличие от британского театра. Например, британский театр, если есть живой драматург, режиссер должен с ним считаться.

– Ну, это логично.

– В принципе есть целая система для постановки. Если это вообще первая постановка какой-то пьесы, премьера пьесы, обязательно вместе с режиссером весь этот период постановки работает драматург. Они вместе работают, и вопрос заключается в том, что драматург имеет право слова. Имеет право влиять на само представление.

– Корректировать ее?

– Корректировать ее. Говорить, что актеры играют неправильно или режиссер не так смотрит, как бы хотел драматург. То есть драматург имеет очень сильные позиции в британском театре. В частности, британский театр - это сильнейший театр в мире на сегодня. Хотя немецкий театр также очень сильный, но там режиссер решает все. Но есть очень много примеров, когда режиссер охотно, очень охотно работает вместе с драматургами. Драматурги правят свои тексты.

– То есть происходит творческое взаимодействие?

– Да.

– А в каком городе в Германии ты живешь?

– До сих пор я жил в Кельне. За неделю до приезда сюда, я переехал в Берлин. Но нельзя сказать, что я живу в Германии, потому что где-то половину времени живу во Львове, и в Киеве. То сейчас я очень много в Украине.

– Но для творчества, какой город лучше? Город Льва или в Германии? Этот ли географический фактор для тебя вообще не играет роль?

– Львов, он захватывает. Во Львове мне очень интересно, я занят. Но мое внимание через это многообразие, она так рассеивается, а в Германии, добровольное изгнание, в котором я там существую. Вот у меня есть две таких вещи, которые мне очень помогают. Я считаю себя все же украинским автором, потому что я на украинском языке пишу, потому что у меня тема Украины очень важна. И это расстояние, которое я имею от украинского социума, от ситуации которая здесь, мне очень помогает. Очень помогает посмотреть со стороны, возможно, выйти из-под влияния такого социального плана, социального давления. И я скажу, что это, как место работы, писания, Германия меня очень устраивает. Кроме этого, ты знаешь театр в Берлине - это в действительности эталон театра. Потому что лучшие режиссеры мировые приезжают ставить пьесы. Конечно, иногда ты просто идешь в театр и получаешь такой импульс, вдохновение и желание просто сесть и писать, делать и думать. Ничего тебя не отвлекает.

– Павле, мне интересно, это игра актеров, режиссерская постановка или там собранные таланты из всего мира? И они развивают этот театр. По твоему мнению?

– Ну, все вместе. Я думаю, есть такая уже важная вещь, у них этот театр очень хорошо поддерживается государством. В действительности, хорошо. Таких бюджетов, как в Германии, на театр не существует нигде больше в мире. Есть возможность. Режиссер государственного театра не имеет ограничений. Он может реализовать любой замысел. Художественный руководитель театра может пригласить любого режиссера из Франции, Британии, Италии, Латинской Америки. Это финансовый вопрос. Еще есть отношение к театру, культуры вообще. Немцы хотят быть.

– Образованными?

– Нет, я имею в виду другое.

– Иметь изысканный вкус?

– Я не совсем о немцах говорю, а о тех людях, которые там делают культуру, которые отвечают за нее. Они хотят быть впереди, хотят изменять мир. Изменять действительность, они хотят влиять на искусство. Не консервировать его, а искать.

– То есть поиск новых форм?

– Ну, это также, такое банальное. Потому что мы живем в постмодернистский период. Говорят, что новых форм уже выдумать почти невозможно. Хотя есть там Кетти Миччел, британская режиссер нашла таки новые формы в наше время. Невероятно, бывают такие чудеса, но они ищут. Это отсутствие страха перед ошибками. Это поражает, потому немецкий театр очень поражает. Он реагирует на современность, в отличие от нашего театра, который законсервирован, вообще существует в каком-то своем мире. В своей Вселенной. То немецкий театр существует сегодня и здесь. Вот такой постулат современного театра - сегодня и здесь. Этого в украинском театре очень мало. Не хватает, катастрофически. Мы застряли где-то. Ну, для меня это вообще страшна какая-то история.

– То есть украинский театр консервативный, как ты сказал. Пережиток советской идеологии. То есть у людей старое мышление, старая психология. Они не могут воспринять что-то новое. Наверное так?

– Ну, люди? Какие?

– Ну, режиссеры в театрах.

– Ну, и так, это также. Но это удобно. Знаете, это такое удобное положение. Я получаю свое финансирование, я там выучил в своем институте Карпенка-карого ставить одну какое-то представление, и я ставлю ее вся жизнь. Зачем мне рисковать, на какую-то там плохую критику настраиваться. Это театр вообще, если мы делаем современный театр, который реагирует на современность, на общество, то это может быть скандалы также, это могут быть проблемы. Это может быть что-нибудь. А зачем это вообще? Зачем себя ломать? Искать, как ты говоришь, новые формы. Для актеров это также удобно. Мы выучили так решетки, такой стиль и пафос, который уже не актуальный в наше время. Мы живем в такое время, когда пафос не является актуальным, молодое поколение оно больше не верит в пафос.

– Павел, ты говорил на реакцию публики, такую опосредствованную реакцию публики на твою пьесу, которая относилась в Днепропетровске, и говорил о критике театральной. А как ты относишься к театральной критике? И, гляди, представим такую ситуацию, критик написал очень разгромную или очень негативную статью на твою книгу или спектакль, или разбил ты председателя этому критику, каким-то тупым предметом?

– Нет. Вообще, я хорошо отношусь к критике. В принципе, институт вообще критика.

– Театральной критики.

– Театральной критики. Литературной. Это вообще воспитательный институт. Он не то, которое имеет право на существование. А важный инструмент. Вообще, он формирует вкус, он формирует тенденцию, он помогает. Ну, по крайней мере, должен это делать. К сожалению, не всегда делает. Не всегда наша критика готова воспринимать новое. Не всегда готова быть также объективной. Поэтому знаете, как бывает, у меня есть подружка критики, и она пишет хорошо обо мне. Это вообще, и так это работает. Я с тем во Львове имел приключения. И с книгой имел. Я плохо реагирую на необъективную критику. Когда там начинают глупости говорить, когда ты видишь, что человек имеет психологические проблемы в голове огромные, то это меня раздражает, но я в принципе считаю, что не имеет смысла вести диалог с таким человеком, потому что она неадекватная. Я знаю таких критиков в Украине, которые даже очень плохую мне могут сделать критику, сказать какие-то вещи, но знаю, что это человек, к которому я должен прислушиваться, потому что это человек, которого я уважаю. Какой не будет какие-то там свои субъективные вкусы навязывать мне.

– Павел, и последний вопрос. Чтобы ты пожелал молодым драматургам?

– Я тебе скажу, не будьте драматургами. Вчера у нас была встреча молодых драматургов. Я читал тексты, и пришел к заключению, драматург - это плохая профессия.

– Почему? Тяжелая, неоплачиваемая, неперспективная?

– Не знаю. В Украине теперь точно на драматургов спроса нет никакого. Как бы ты хорошо не писал. Из этого жить невозможно. Это очень сложная вещь. То, что так от сердца говорю. Что я могу драматургам пожелать? Учитесь. Не бойтесь учиться.