Роман Степана Процюка «Маски спадают медленно»

Среди многочисленных «ипостасей» Винниченко он выбирает для своего текста лишь те, которые интересны ему самому, выписывая не последовательную биографическую канву, а собственно психологическую биографию своего героя.

Рецензия на книгу Степана Процюка «Маски спадают медленно. Роман о Владимире Винниченко». Нон-фикшн, в частности биографическая литература, теперь на пике популярности, и объяснять это, очевидно, следует глубоким кризисом современного человека - «постарелой», «утомленной жизнью», которая боится фантазировать. Впрочем, для самой биографической литературы эта пора расцвета значит, среди прочего, и возможность в рамках жанровых модификаций - хотя бы иногда «украдкой» возвращать людям фикшн, вдаваясь к маленькому полезному «обману». Но это не тот обман, когда вы заплатили за мексиканского тушканчика, а купили шанхайского барса. Это тот замечательный писательский «обман», когда вы заплатили за нон-фикшн - не-литературу, - а получили самый настоящий фикшн, на реальных документах «выращен» до качества живого художественного текста.

Понятное дело, писатель в такой ситуации сильно рискует. Потому что среди читателей и критиков непременно найдутся те, которые будут требовать своего «мексиканского тушканчика» и упрекать автора в том, что он пишет не так, как Стефан Цвейг, и даже не так, как Жан-мари Лэ Клезио, - и ничего им не докажешь, потому что покупатель, согласно законам торговли, прав. Однако, согласно законам литературы, мне поправде жаль, что среди наших писателей на такой риск теперь решился лишь Степан Процюк. Потому что литература, как по мне, чего-то достойна не тогда, когда в ней все гладко, точно и достоверно, как на фотографии, - а тогда, когда она берется за эксперимент. Который может оказаться удачным, а может и неудачным, но это в каждом разе будет поиск живых ответов на живые вопросы, а не банальное удовлетворение обывательского любопытства «подсмотреть за великими».

Впрочем, я не могу точно утверждать, удачным или неудачным экспериментом является новая книга Степана Процюка «Маски спадают медленно. Потому что для этого надо было бы ввести ее в адекватный контекст, а биографический нон-фикшн на эту роль, как мы уже выяснили, в любом случае не годится. О том же, как таковые эксперименты осуществлялись в другой литературе. Об этом я, к величайшему сожалению, ничего не знаю. Поэтому единственным доступным мне контекстом «Масок» есть предыдущая книга Степана Процюка в этой же серии - «Роза ритуальной боли, роман о Василие Стефанике». Много здесь сравнений найдешь!

Правда, в истории отечественного писательства, причем недавно, похожий инцидент уже был. Имею в виду статью светлой памяти Саломии Дмитриевны Павличко «Страсть и еда: личная драма Михаила Коцюбинского», в которой была сделана попытка отчитать жизнь и творчество классика методами феминистической и психоаналитической критики. Это единственная студия славного литературоведа, которую я, прочитав, назвал тогда (для себя, исключительно для себя) провальной, - и до сих пор, через полтора десятилетия после ее появления, своего мнения о ней я не изменил. И не потому, конечно, что Коцюбинский из этой студии нарисовался фигурой, откровенно говоря, крайне непривлекательной, - я так не считаю, но здесь ничего не поделаешь, каждый автор имеет право на высказывание собственных взглядов. Проблема была в другом: в той студии, как по мне, Саломии Павличко было больше, чем Михаила Коцюбинского - феминистическая методика конца ХХ века откровенно ломала себе зубы об автора, который в понятливые трафареты просто не вмещается. И я еще тогда был подумал, что если бы уважаемая Саломия Дмитриевна изобразила нам своего Коцюбинского не в литературоведческой разведке, а в романе, - то все это воспринялось бы совсем иначе. Мы имели бы литературное событие!

Так вот, Степан Процюк именно так и сделал - в форме художественного текста, психоаналитического романа, подал нам сначала «своего» Стефаника, а теперь и «своего» Винниченко. Как по мне, это уже по определению должно было бы восприниматься как литературное событие!

Понятное дело, при этом недостаточно полностью отождествлять Винниченко от Процюка с Винниченко настоящим. Автор нам этого, в конечном итоге, и не предлагает. Среди многочисленных Винниченковых «ипостасей» он избирает для своего текста лишь те, которые интересны самому писателю, выписывая не последовательную биографическую канву, а собственно психологическую биографию своего героя, которая далеко не всегда созвучная его биографии, так сказать, «физической». В поле зрения Процюка - детские психологические травмы Винниченко, его сексуальные опыты, сложные взаимоотношения с женщинами, травмы отцовства. Особое виденье Винниченко украинских национальных комплексов, проблемы эгоизма и честности с собой, хронические «комплексы украинского писателя», взаимоотношения с коллегами-литераторами - украинскими и русскими, деньги и безденежье, жизни на эмиграции. Вместе с тем целый ряд важных для «настоящего» Винниченко ипостасей, как его партийная работа, а следовательно и государственная деятельность на должности главы правительства, прописанные достаточно схематически, - все это отнесено куда-то на второй-третий план и оно в романе исполняет скорее роль «фона», о котором лишь при случае вспоминается и на котором разыгрываются прописанные в произведении драмы.

Если бы шла речь о нон-фикшн, то за такое Процюка надо было бы «побить», - но поскольку здесь идет речь о художественном тексте, то следует, думаю, прежде всего спросить: почему так? То есть, дело ли лишь в том, что наш автор прописывает относительно своего героя лишь те вещи, в которых сам специалист, и обходит те, которые он лично не осмыслил? Относительно последнего, то это, очевидно, правда, - но не вся. Без сомнения, проблема не в том, что «лень» Процюку осмысливать какой-то аспект Винниченковой биографии. А в том, что художественный текст, даже если его героем является реальный персонаж из прошлого, за самой своей природой повернут не на ретроспективу, а на перспективу, то есть призван (в отличии, скажем, от научной студии) показать читателю не так прошлое, как современное и будущее. Вот именно этим и занимается Процюк, показывая нам через образ Винниченко-писателя широкую парадигму запущенных и болезненных проблем украинского писательства, актуальных в настоящее время никоим образом не меньше, а может, и больше, чем на грани XIX и ХХ веков.

Это подтверждается и тем фактом, что даже образы и сцены, которые возможно было прописать, скажем так, реалистичнее, - наш автор прописывает символично. То, что Ленин, Горький и другие подобные персонажи, а также острова Капри у Процюка поданы как карикатуры, - это, в конечном итоге, закономерно. Но и Нечуй-Левицкий у него тоже карикатура; но хоть лично мне Нечуя и «жаль», потому что не был ни в жизни, ни в творчестве таким заскорузлым и невротичным, как здесь описано, - и Процюк говорит не о людях, а о нити и комплексах, олицетворением которых в нашем сознании является и Ленин, и Горький, и даже горемычный Нечуй. А из нашего сознания маски спадают медленно - очень медленно.

Все это хорошо, - скажет читатель, - но где же тогда здесь Винниченко? Роман имеет достаточно недвусмысленный подзаголовок, - и тогда выходит, что взятое в начале настоящей статьи в кавычки слово «обман» следует снять кавычки и считать, что в действительности мы имеем дело с романом о Степане Процюке? В том то и дело, что нет! Конечно, Степана Процюка в этом романе много, - но написан он на основе реальных писем и дневников самого Владимира Кирилловича Винниченко. Вот уже что-что, а их автор проштудировал на удивление старательно и добросовестно! И не его вина, что мы, может, Винниченко себе несколько иначе представляли.

В конечном итоге, автор - что бы не говорили - честный с собой. И с нами, читателями, - что не менее важно. По крайней мере в том честный, что он подбирает для своих психобиографических романов таких персонажей, которые очень близкие ему по мироощущению и психотипу. Те же, кто имеет другой психотип, могут это не воспринимать - и не воспринимают; а порою могут к этому отнестись - и относятся - агрессивно. Но разве это проблемы Процюка?