Дочь Ильи Ильфа, Александра Ильинична последние десять лет занимается дотошным исследованием его творчества. И хоть она была 2 летним ребенком, когда отец покинул ее, отправившись в мир иной, она глубоко изучает его труды, и переняла от отца необыкновенное чувство юмора.
Александра Ильинична веселый человек, чьи шутки хоть сейчас могли бы составить еще один том еще одних “Записных книжек”. Все то время, пока мы с ней общались, мне приходилось зажимать рот от смеха, иногда даже не столько от самой шутки, сколько от неповторимой, характерной для одесситов, интонации.
Сразу видно, что она настоящая дочь своего отца — человека, по воспоминаниям современников, чрезвычайно обаятельного, обладающего особым типом юмора: скажет, как припечатает. Иногда, между прочим, довольно зло. Хотя злым человеком Илья Ильф никогда не был. Он был одним из последних интеллигентов, деликатным, скромным, ненапористым…
— Ваш отец скончался, когда вы были совсем маленькой. Подрастая, вы ощущали себя дочерью автора бестселлеров, всесоюзной знаменитости?
— Нет, не ощущала. В доме разговоров о том, что собой представляет мой отец, не было. Сейчас я понимаю, почему. Маме тяжело было о нем говорить, она ведь до конца жизни так и не смирилась с его ранней гибелью. И жили мы совершенно обыкновенно, как все, и часто очень даже бедно жили, вовсе не как наследники знаменитости. Вот вы говорите — бестселлер. А ведь на самом деле дилогия была одно время запрещена, как и “Одноэтажная Америка”. Помню, когда эта книга только вышла в 1947 г., мама мне сказала: “Давай твоей учительнице ее подарим”. Я аккуратно вывела: “Для моей классной руководительницы Екатерины Ивановны”. А на следующий день выяснилось, что книгу запретили. Подарок мы побоялись вручать.
— Запретили? А мне казалось, что даже этот удав, товарищ Сталин, подпал под обаяние “ильфопетровских” романов. Разве не так?
— Нигде нет свидетельств того, что товарищ Сталин, этот удав, как вы выражаетесь, их вообще читал. А вот что высказывался на их счет неодобрительно — да, высказывался. И не он один. И “12 стульев”, и “Золотой теленок” были запрещены вплоть до середины 1950-х годов.
— Странно, что они вообще тогда вышли.
— При том что еще в 1932 г. Александр Фадеев написал, что Остап Бендер — сукин сын, что нэпа давно нет, что книга устарела и публиковать ее не стоит. Тут, кстати, Максим Горький сыграл положительную роль: это он написал Андрею Бубнову, тогдашнему наркому просвещения, что “Золотой теленок” — книга хорошая и нужная. Авторитет Горького был таков, что пришлось печатать. Но в Америке, как ни странно, она вышла еще раньше.
— В Америке?!
— Ну да. У нас роман сначала появился в журнальном варианте, и американцы купили права на его публикацию вместе с предисловием Анатолия Луначарского (на тот момент возглавлял НИИ литературы и искусства. — Ред.).
— Неужели Луначарский книгу одобрил?
— В целом отнесся неплохо, правда, наделал всяких замечаний, дескать, мало действия протекает непосредственно в сфере производства.
— Смешно.
— Обхохочешься. Американцы, не будь дураки, взяли и прямо на суперобложке тиснули, что это слишком смешная книга, чтобы публиковать ее в Советском Союзе. Это было в 1932 г. Пришлось нашим, чтобы не дать восторжествовать американцам, зашевелиться. И весной 1933 г. роман был издан отдельной книгой и в СССР.
— Как вы думаете, если бы ваш отец и Евгений Петров не умерли так рано, попали бы они под сталинский пресс?
— Да, все могло быть. Хотя оба работали в “Правде” и были главными фельетонистами главной газеты страны, их отношения с властью всегда были на грани. Уж если Михаил Кольцов (публицист, писатель, основатель и редактор журнала “Огонек”. — Ред.) попал под этот пресс, то чего было ждать? Кольцов, первый журналист страны, человек, рьяно преданный режиму, и все равно расстрелян… Отца не стало в 1937 г., а Петров погиб через пять лет, в 1942 г. Меня даже устраивает то, что история не терпит сослагательного наклонения. Вышло, как вышло.
— А эти пять лет, когда отца уже не было, Петров вам помогал?
— Конечно. Помогал и всегда рядом был. Он вообще был замечательный, прекрасной души человек, и хотя они с отцом были очень разные — не сиамские близнецы, как многим кажется, но вот как-то так срослись. Удивительное совпадение получилось.
— Не представляю, как это происходило: приходит к вам с утра пораньше Петров, они с отцом садятся рядом…
— Уж не знаю, как они там садились, рядышком или напротив друг друга. Обычно Евгений Петрович писал — у него был почерк лучше, а отец ходил по комнате, что-то уточнял, подбрасывал реплики. Словом, работали.
— Это все в легендарном писательском доме в Лаврушинском переулке происходило?
— Нет, в Лаврушинский мы переехали незадолго до смерти отца. Он там успел всего три месяца прожить. А что легендарный он был, это да. Его называли “гадюшником”: в одной квартире писатель, в другой писатель, и так во всех подъездах и на всех этажах. А “гадюшником”, как пишет Виктор Ардов (писатель-сатирик, драматург. — Ред.), назвал этот дом переводчик Валентин Стенич.
— А вы почему оттуда переехали?
— Я с этим домом ни за что бы не справилась. Там, видите ли, план постройки был потерян, и когда откуда-нибудь начинала течь вода, то, например, дырку могли пробить прямо в стене квартиры. Помню, через одну такую у нас вся улица была видна.
— Вы со многими писателями общались, живя в том доме?
Не столько с писателями, сколько с их детьми. В школе вместе учились. С дочерью Агнии Барто мы и сейчас дружим, она до сих пор в том доме живет.
— Этот дом, кстати, как и знаменитый “Дом на Набережной”, называли еще и братской могилой.
— Я в детстве замечала, что отцы моих приятелей вдруг исчезали куда-то, иногда возвращались и очень скоро умирали. Это помню, конечно. Но мама моя была всегда очень осторожной — при мне никогда ничего не обсуждалось.
— Она вообще скрытная была?
— Пожалуй, да. Хотя мне и самой не хотелось лезть ей в душу: иногда замечу, что она, перебирая фотографии, плачет, и ухожу в другую комнату. Даже их переписку с отцом мне не показала, я всего-то несколько лет назад нашла его письма.
— Я где-то читала отрывок из письма вашей мамы, где она пишет, что наверняка знает, что не любит Илью…
— Ну мало ли что напишет юная одесситка! Ей тогда казалось, что она в кого-то другого влюблена, и к тому же она была еще очень увлечена живописью. То, что она до конца жизни так и не смогла смириться с мыслью о его раннем уходе, — доказательство того, что отца она очень любила. С его уходом она как будто утратила все — защиту, заботу. Отец ведь очень ее оберегал и очень любил, романтически любил.
— А бабушку с дедушкой вы помните?
— Со стороны отца — нет, они умерли еще до моего рождения. Отец их любил и не забывал. Вообще, в их семье все рано умерли, кроме самого младшего моего дяди, Вениамина, который скончался, когда ему было за 80. Старший брат отца, Сандро Фазини — такой он изобрел себе “итальянский” псевдоним — был отличным графиком, интересным художником и великолепным фотографом.
Еще в 1922 г. он эмигрировал из Одессы во Францию (хотел в Америку, но получилось во Францию). Когда немцы оккупировали Париж, он попал в Освенцим и был расстрелян в 1944 г. Недавно в Одессе состоялась выставка, посвященная его творчеству. Еще один папин брат — Миша, старше отца на год, умер от голода в эвакуации в 1942 г.
— Ваш отец успел написать главное произведение своей жизни. Как вам кажется, если бы не ранняя смерть, смогли бы они с Петровым еще что-то создать, конгениальнее дилогии?
— Не знаю даже, что ответить… Тогда говорили, что все смешные темы уже исчерпаны. Да и жизнь изменилась в худшую сторону. Писали бы газетные фельетоны, но это все-таки иное. Хотя в начале 1930-х годов у них была идея и третий роман о Бендере написать, даже название ему придумали — “Подлец” — и успели дать анонс в журналах. От этого романа ничего не сохранилось: ни набросков, ни планов, абсолютно ничего.
— Вся страна, наверно, замерла тогда в ожидании?
— Вся, да не вся. Нельзя сказать, что они пользовались всеобщей любовью. Всенародной — пользовались. А писатели считали их, как юмористов, классом ниже, что ли. Я поразилась, узнав, как высоко оценил их творчество Владимир Набоков. Осип Мандельштам тоже восхищался “12 стульями”. Но я уверена, что, например, Анна Ахматова и в руки не взяла бы их книги. Они — из другого “лексического ряда”.
— Эпоха ушла, ушли и прототипы, а романы все равно издаются и переиздаются. В чем тут загадка, как вы думаете?
— Трудно сказать. Потому, наверное, что все это — пародия, а пародия бессмертна. Поэтому и реалии той эпохи не всегда требуют объяснений. Скажем, знаменитая фраза Остапа Бендера “командовать парадом буду я” заимствована из подлинного тогдашнего приказа по проведению парадов, после чего ее были вынуждены заменить гораздо менее выразительной формулой: “Командовать парадом поручено мне”.
— И как же американцы все это поняли?
— А ничего, разобрались. Потому что, как я уже говорила, это смешно само по себе. Узнавать же, почему смешно, иногда не обязательно. Есть такой крупный специалист по комментариям к романам Ильфа и Петрова — Юрий Щеглов, он живет в США, в штате Висконсин. Он написал два тома комментариев к обоим романам, впервые они были опубликованы в СССР в 1985 г.
Сейчас готовится расширенное издание — за 10 лет эти комментарии очень разрослись. Я видела: две огромнейшие коробки! Чтение работы Щеглова — увлекательнейшее занятие. В них ведь не просто каждое выражение прокомментировано, но романы рассматриваются в контексте времени. Очень интересно!
Я сама подкинула ему пару комментариев. Мое увлечение — архивы отца, авторские редакции текстов и прочее — возникло не сразу. Мне ведь после его смерти многие о нем рассказывали. А я пропускала все мимо ушей — молодая была, легкомысленная. Столько всего пропустила! А когда я выросла, не стало тех, кто знал его близко.
Такая вот история. И потом, я вначале почтительно относилась к литературоведам. Но теперь, когда читаю изыскания людей, которые пишут об Ильфе и Петрове с единственным намерением “прищучить” их, меня это оскорбляет до глубины души. Я же занимаюсь своим делом с любовью, как бы патетично это ни звучало. И, смею надеяться, знаю, что делаю. Но я совершенно не готовилась к этой роли, как иные дети знаменитостей. Это как-то само получилось. Главное — мне самой интересно. Я еще что-нибудь найду, вот увидите.
— Некоторые считают, что “12 стульев” и “Золотой теленок” — книги просоветские, что ли. Потому что там иронично выписаны персонажи, которым и так досталось от советской власти. Скажем, интеллигент Лоханкин…
— Ах ты, боже мой! Какому идиоту пришло в голову, что Лоханкин — интеллигент? Какой же он интеллигент, позвольте спросить? Такой же, как камергер Митрич, который на кухне его высек. Может, Митрич даже пообразованнее, закончил кадетский корпус. Я думаю, что книги их были скорее антисоветскими, нежели просоветскими. Там намеков огромное множество: то на север кого-то отправляют, то коллизии в сумасшедшем доме. Много аллюзий, только поискать. На самом деле эти книги не такие уж веселые, а больше грустные.
— Это какая-то другая сторона личности вашего отца? Ведь принято думать, что он был отчаянный балагур и весельчак.
— Нет, никаким балагуром он не был, конечно. И больших компаний не любил. Я тоже не люблю. Вот вы меня сейчас устраиваете своим количеством.
— Так что, он сидел в углу, такой грустный, в большой веселой компании?
— Ну почему сразу в углу и грустный? Не в углу и не грустный. Но он был интеллигентным, это правда. Не робким, а именно интеллигентным. Но мог такое сказать! Помолчит, а потом скажет. Я недавно в дневниках Евгения Шварца наткнулась на воспоминание об отце: он пишет, что Ильф “был одним из немногих, объясняющих, нет, дающих Союзу [писателей] право на внимание, существование и прочее. Это был писатель, существо особой породы. В нем угадывался цельный характер, внушающий уважение”. Заметьте, это сокровенные записи Шварца, для самого себя. Оттого-то его мнение особенно мне приятно.
— В 1997 г. страна праздновала столетие со дня рождения Ильи Ильфа…
— О, это было нечто! В Москве были неплохие торжества с участием Бориса Ефимова (известный художник-карикатурист. — Ред.), которому уже тогда под 100 лет было. Но что происходило в Одессе, вы себе не представляете! Подъезжаем мы к дому, в котором родился отец, на Старопортофранковской улице, на трамвае. Дождь льет как из ведра, играет духовой оркестр, а соседний дом, совсем рядом, аккурат накануне обвалился.
И все жители сидят на развалинах этого рухнувшего дома со своими пожитками и чего-то ждут. И тут мы вываливаемся из трамвая: Михаил Жванецкий, Резо Габриадзе! А Жванецкий — депутат! И его начинают осаждать “погорельцы”, кричат, требуют, просят. И смех и грех. Потом там еще такой замечательный момент был, когда открывали доску мемориальную.
Какая-то старушка просочилась и спрашивает: а кому, мол, доску-то открываете? Ей и говорят, что Илье Ильфу. Она удивилась: зачем, по какому такому случаю? Ей объясняют, что ему 100 лет исполнилось. И тогда старушка, пожав плечами, выдала: “И что, вам для этого 100 лет надо было ждать?”. Это — Одесса!
— Может, там духи нашей великой литературы витают, вот все и искрится?
— Духи тут ни при чем, одесситы и сами такие. Вот сейчас, в связи с кризисом, они уже успели на магазин готовой одежды вывесить плакат “Встретим мировой кризис в новом костюме!”. Они даже не считают себя остроумными, это их образ жизни. У меня есть целый сборник одесского юмора, тяжеленный, в руках не удержишь. Когда приезжаешь в Одессу, то поначалу просто обалдеваешь от обилия юмора.
— Скучаете по Одессе?
— Стараюсь бывать два-три раза в год. И не просто так езжу — у меня там дела. Одесситы считают меня своей, кроме того, в прошлом году я получила от мэра города нагрудный значок “За заслуги перед мiстом”. Да, там ужасно хорошо, ужасно хорошо… В их знаменитом Литмузее есть такой садик небольшой с миниатюрными памятниками — Рабиновичу, “Антилопе”, “Зеленому фургону”, рыбачке Соне. Есть и Ильфу и Петрову. Я, когда его увидела, так смеялась, как давно не смеялась в жизни. Хохотала как сумасшедшая.
— А что в нем смешного?
— А вот полюбуйтесь — Ильф и Петров изображены в виде Минина и Пожарского.
— Остроумно. Минин и Пожарский — Ильф и Петров. Две достойные пары!
— Да, умеют в Одессе веселиться. Мы с сыном Ильей приезжали на столетие моего отца. Мэр Одессы и ему подарил нагрудный значок “Золотой Дюк”. Не зря сын мой по этому случаю из Израиля приехал.
— У вас сын живет в Израиле?
— Давно уже, с начала 1990-х годов. Сын, внучка моя. Замечательная такая девушка, ужасно умная.
— Так вы здесь совершенно одна?
— Ну почему одна? Друзья приходят, подруги старинные. Правда, с самого утра приходят, чтобы засветло в свое какое-нибудь Бибирево попасть. И я с утра уже рюмку готовлю, жду их. И потом, мне никогда и скучно не бывает: все время занята. Есть любимое дело. Сами понимаете, какое.
Александра Ильф, редактор, переводчик, дочь Ильи Ильфа
Родилась: 21 марта 1935 г.
Образование: Московский государственный университет им.М.В.Ломоносова, филологический факультет.
Карьера: профессиональный переводчик с английского художественной литературы (Артур Конан Дойл, Герберт Уэллс и др.) и книг по искусству; занимается изучением литературного наследия Ильи Ильфа и Евгения Петрова — подготовила к изданию полный текст “Записных книжек” отца, восстановила и опубликовала в авторской редакции текст “12 стульев”, организовала несколько выставок фотографий, сделанных Ильей Ильфом.